„Суббота 2 июня. Вернувшись в Елисейский дворец, я услыхал шум, доносившийся со стороны Большого дворца и длившийся почти два часа. Стало известно, что две или три тысячи бастующих женщин направились к министерству вооружения, куда они послали делегации. Они несли знамена и оглушительно кричали ...

Понедельник 4 июня... Меня уведомили, что аннамиты в Сен-Уане только что стреляли в толпу. Неужели это начало полного развала?"1.

Фронтовики были осведомлены еще раньше, чем президент республики, о парижских стачках и о том, что правительство отдало приказ колониальным войскам стрелять в женщин. Несмотря на почтовую цензуру, новости в накаленной атмосфере разносились с быстротой молнии. После резни в Краонне по всему фронту распевали на мотив сентиментального печального вальса:

Не глядеть бы на них, На тех крыс тыловых — Толстосумов с Бульваров больших. Пусть бы все толстяки, С фронта что утекли, Посидели в траншеях, как мы. Не унес еще шкуры никто Из Краонны, с плато — Жирным барам есть место зато: Их черед — на плато. Вы стоите горой за войну, Отдавайте же шкуру свою.

Правительство встревожилось, видя, что парижские профсоюзы распространяют на фронте „пораженческие'* листовки и что 1 Мая 10 тыс. манифестантов приветствуют русскую революцию. Весть о том, что цветные войска стреляли в женщин и стачечников, потрясла солдат. На фронте восстало несколько дивизий, в основном отборных, измученных войной и солдатчиной.

„Солдаты отправляют делегации к корпусным командирам и заявляют, что они не пойдут в наступление. Оркестр играет „Интернационал'*, офицеры баррикадируют свои квартиры. В Суассоне два полка хотят уйти в Париж..; Сто семь полков бунтуют .. ,"2

!Раймон Пуанкаре, Тревожный год,

2 Ж а н Фревилль, В Туре ночь на исходе, 1950.

414