Штрогейма иногда упрекали в недостаточном драматургическом развитии и ослабленном сюжете. Его повествовательный стиль ближе к роману XIX века, чем к театру с его эллипсисами и характерами, очерченными значительно резче. Действие «Свадьбы принца» развивается быстро и драматично, но нельзя говорить о неправдоподобных мелодраматических поворотах (как это представляется при чтении резюме сценария). Никки и Сесилия, которые практически все время находятся на экране,— персонажи со сложной и волнующей психологией. Отношения молодых супругов, соединенных против их воли, показаны с мягкостью и целомудрием. Никки не любит трогательную хромоногую девушку, но покорен ее красотой, добротой, страстной любовью к нему, по-собачьи трогательной привязанностью. Его маска циника спадает, и появляется человеческое лицо по мере того, как он понимает, что тоже относится к жертвам разлагающегося общества. В конце концов, этот фильм —история о пробуждении совести.

В «Свадебном марше» (в обеих сериях) режиссер был не столь требовательным к себе, как в «Алчности». Народ показан очень поверхностно. Декорации Ричарда Дэя часто бьют на внешний эффект (в частности, интерьер собора). Однако и здесь чувствуется рука Штрогейма. Исторический замок выглядит настоящим, а не голливудским творением. Скалистые заснеженные долины в горах отдавали бы студией, если бы талант Штрогейма не поправил дела. Достаточно было показать по-настоящему испуганного охотничьего пса, чтобы мы поверили, что гипс — настоящая скала, а кухонная соль — тающий снег.

В «Свадьбе принца» нет избыточности деталей — они занимают свое место. Например, Сесилия ощупывает рукой раненую спину, и вдруг ладонь оказывается залитой кровью, хотя никто не думал, что она ранена. И навязчивый показ больших тирольских распятий, установленных повсюду — ив поле и даже в спальнях.

Быть может, Штрогейм согласился в 1925 году вступить в члены Американской лиги кинодеятелей-католиков (он получил гражданство в 1926 году), но никто не поверит, что такое повторение святых символов, присутствующих даже в самых жестоких сценах, служит апологией религии в том виде, как ее исповедовали Франц-Иосиф и феодальная Австро-Венгрия. Воссоздание давно покинутой родины было трогательным по точности и верности тона рассказа.

218